Catilinarische Existenz
14.01.2013 в 14:15
Пишет Муравьиный лев:Сага о Гриме, сыне ТоргримаURL записи
Держу слово, данное Иве. Выкладываю этот рассказец. Если придерживаться голливудской традиции благодарностей, то благодарность моя будет адресована Толкиену за "Властелина колец" и Бреду Дюрифу за его Гриму Червослова.
Когда читала книгу, на Гриму, в общем, обратила внимание одним глазом. Но Дюриф, зараза, он же АКТЕР. Он же потрясающий актрюга. Он из тех, кто живет в образе и играет, даже когда на него не направлена камера. Недаром Форман
взял его в "Полет над гнездом кукушки" и "Регтайм". И вот, поглядев на его Гриму, я поняла, что мне хочется выразиться. И выразилась. И, видно, так меня вынесло дюрифовской волной, что этот мой штукец про Гриму тиснули в литжурнале "Звезда Востока".
Было это... Боюсь соврать... В общем, давно. Через год после выхода "Двух крепостей" (вторая часть "Властелина колец").
Предупреждение: толкиенисты, просьба не видеть в рассказе наезд на Толкиена. Считайте, что это просто размышления об ответственности автора за своих героев.
— Ну, здравствуй, автор!
(слегка переиначенная фраза
Ганнибала Лектера, с которой
девяносто процентов персонажей
желало бы обратиться к своим
создателям).
Задумано было, что Магни падет от руки безбородого. Если бы автор знал, что из этого выйдет, вряд ли связался бы он со своими героями.
читать дальшеАвтор создавал нечто эпическое, для чего ему, конечно же, нужны были антагонисты. Положительный герой удался на славу — он родился, как и положено, в стране рослых, светловолосых и рыжебородых людей, не слишком скорых на ум, но быстрых на расправу — у них это называлось «чувством справедливости». Его нарекли Магни*, и до поры до времени он не доставлял автору никаких беспокойств.
Зато с отрицательным героем беспокойства начались еще до его рождения. По законам жанра свой не мог быть злодеем, но и совсем чужой тоже не подходил, потому что ему не дали бы развернуться. Поэтому пришлось срочно отправлять рослого бородача Торгрима в Лундунаборг, ко двору тамошнего короля, где он и женился на черноволосой Сванхвит*. Первенец их уродился брюнетистым и смуглым, что многое обещало, и автор, потирая руки от удовольствия, вытащил давно заготовленное имя — Грима*.
— И что ты хочешь этим сказать? — спросил младенец.
Автор объяснил новорожденному персонажу, что тому уготована определенная роль, а имя помогает читателю ее уяснить.
— Дай словарь, — потребовал сын Торгрима.
Пять минут он листал словарь, потом взглянул на автора ледяными прозрачными глазами и сделал вывод:
— Если каждый, кто чуть темнее рыжего, для тебя — Грима, то ты сам знаешь кто.
Автору стало стыдно, но от имени он не отказался — жанр того требовал. И на некоторое время вообще забыл об отрицательном герое, занятый огорчением, которое неожиданно доставил ему герой положительный. Магни оказался изрядным хиляком, нрав имел уж очень смирный, за что сверстники прозвали его «монашком». Сначала над ним посмеивались, а потом начали поколачивать. И совсем бы пропасть положительному герою, если бы — ну, кто мог подумать! — если бы не Грима. Автор так и не понял, когда они подружились, а главное — почему сын Торгрима вдруг взял Магни под свою защиту. Отрицательный герой не отличался ни ростом, ни силой, ни внушительным видом, так как предполагалось, что во время всяких поединков и драк он будет отсиживаться в укромном углу, а потом выползать из него и вершить свои темные дела.
— Это в твоих же интересах! — автор впервые унизился до лжи, стремясь сделать своего героя отрицательным. Тот посмотрел на него прозрачными глазами и ушел туда, где уже слышались голоса: «Монашек идет!» — а это значило, что пора выручать Магни из беды.
Очень скоро соседские ребята поняли, что драка с Гримой не предвещает ничего хорошего. Из десяти задир восемь лишь на словах задиристы, а сын Торгрима времени на перебранку не тратил, нападал внезапно, в бою был хитроумно-опасен и к противнику жесток, себя, впрочем, тоже не щадил. И автор возрадовался, решив, что его злодей не просто коварный, а еще и лихой, и это придаст образу новые, романтические черты. Он задумал, что в двенадцать лет Грима убежит из дома и подастся на корабль викингов. Вместо этого Грима уговорил отца отправить его на обучение в монастырь в Ирландии, где овладел книжной премудростью и отточил свой дар искусной речи. После он отправился в странствия, побывал в Миклагарде, видел Гардарики и многие прочие земли, а в Венеции взял привычку брить бороду и не оставил ее на родной земле, отчего злые языки утверждали, что он никогда и не имел бороды.
Когда Грима вернулся из долгого путешествия — со многой прибылью и редкими товарами, — первым, кто встречал его в гавани, был Магни. Грима удивился, потому что расстались они почти детьми. C тех пор прошло столько лет, в течение которых он, если честно признаться, редко вспоминал своего тихого друга, что никак не рассчитывал на подобную привязанность. Магни был простужен и держался за щеку — у него болел зуб. Из смирного ребенка вырос покладистый мужчина с небогатой рыжей бородой, которая не делала его солиднее. Впрочем, на фоне совсем уж голобородого, благоухавшего какими-то заморскими ароматами Гримы Магни выглядел почти викингом.
После пышных приветствий с многократным упоминанием неотразимого меча, несокрушимого щита и прочего железа Магни объяснил, что послан встречать Гриму от имени кенига, и Грима удивился еще раз, не зная, чего может хотеть кениг от совершенно незнакомого человека.
Кениг хотел рассказов о неведомых землях и, по авторскому замыслу, именно здесь, в высокой зале, сияющей всяческим великолепием, в сердце Гримы впервые должно было закрасться вожделение к власти. Поэтому автор так бесцеремонно выставил напоказ почтенный возраст кенига и его слабеющие умственные способности. Старый вояка то засыпал среди разговора, то хихикал невпопад и прямо-таки напрашивался на то, чтобы прибрать его к рукам, если не вообще зарезать. В принципе, автора устраивает и то, и другое. И тут он готов дать своему герою свободу выбора.
Проходит несколько дней, автор заглядывает во дворец и видит, что незарезанный кениг, склонившись над картой, обсуждает с Гримой торговый путь в Катаю. Глаза у кенига блестят, щеки розовые, голос бодрый и речь связная. Он уже не хихикает, а громко хохочет, ударяя себя по бокам, от чего в зале все дрожит и подпрыгивает.
Ошеломленный автор отводит Гриму в сторону — поговорить
— Что здесь происходит?
— Ничего, — отвечает Грима. — Просто рассказал кенигу, чем дело кончится, если он не перестанет валять дурака. Я ведь здесь один злодей, все остальные — славные ребята, по человеколюбию своему долго тянуть не станут. Винца там отравленного поднести, белену в ухо — мало ли что можно придумать? И разве тебе самому не хочется вытащить его из этого д… — из этой передряги?
— Но это нарушение замысла! — вскричал автор. — Во-первых, я еще не решил, что ты сделаешь с кенигом, а во-вторых, даже если я вырву его из твоих коварных сетей, это должно произойти позже.
— Ну да, после того, как варвары нападут на побережье и попалят пару-другую селений. Зачем тебе две сотни трупов?
— Не мне, а тебе! Это ты призовешь варваров, потому что стремишься к власти!
— Ой, правда?! Автору захотелось острых ощущений, а покладистый Грима должен их ему доставить? До какого же уникального вида преступления додумались люди! Можно быть зачинщиком и участником любых извращений, пыток, убийств, смаковать их подробности, возбуждаться от их вида, — и остаться в стороне! Виноваты злые герои, добрый автор не хотел?! Если бы с утра здесь не мыли полы, я бы плюнул.
Автор сражен. Грима был задуман интриганом, но никак не философом.
— Слушай, а может быть, ты хочешь стать положительным героем? Еще не поздно, можно все переиграть. Будешь мчаться впереди дружины на боевом коне и сражаться с варварами.
— Нет, милый, я буду плавать на купеческих кораблях и торговать с Катаю, а потом женюсь и стану жить долго и счастливо, окруженный многочисленным потомством. И если ты думаешь, что я пекусь о кениге по доброте душевной, то глубоко ошибаешься. Просто я хочу, чтобы дело мое процветало, наследные земли остались неразоренными, а мне самому не пришлось бы получить три стрелы в спину от тех, с кем можно выгодно дружить. А ты можешь скакать на боевых конях, с кем хочешь и где вздумается, только не на нашем острове!
И Грима зовет стражу и приказывает ей близко не подпускать автора ни к дворцу, ни тем более к кенигу. Ворота наглухо закрываются перед автором, а из окошечек по обеим его сторонам высовываются нарядно блестящие наконечники стрел. «Вот интриган!» — в сердцах думает автор. Но тут на втором этаже мелькает девичий силуэт, и он вспоминает, что у Магни есть красавица-сестра Хильда*. И он устраивает так, что Грима смотрит на Хильду, но та не смотрит на него.
— Ты должен ее похитить! — внушает сквозь стены автор, представляя как эффектно будет выглядеть описание погони и первый бой Магни с безбородым.
И, разгоряченный этой картиной, он среди ночи срывает Магни с постели и гонит его разбираться с недругом.
Магни пытается прокрасться во дворец бесшумно, но громко чихает и выдает свое присутствие.
— Тебе чего надо? — спрашивает Грима, спросонья не поняв, какая нелегкая принесла к нему ночного гостя. Магни уже ничего не может сказать, он сорвался в чих и кашель.
— Чаю хочешь? — спрашивает Грима, разводя огонь. — Ты бы поберегся — чахлую болезнь наживешь, если будешь в такой холод невесть зачем по чужим дворам шататься.
— Спасибо, — отвечает Магни, принимая кружку с чаем.— Варенья не найдется? Малинового? Ой, спасибо! Я уж тоже думал — до утра не доживу. Умучил меня наш автор, все хочет, чтобы я с тобой бился. Теперь вот из-за сестры. Говорит, жаждешь ты ее и украдешь непременно. Только у меня концы не сходятся — зачем тебе красть девушку, которая еще не отказала? Ты же ей вроде ничего не предлагал?
— А чего мне ей предлагать, если она на меня не смотрит, — отвечает Грима. — И да ну, ей-богу, что у нас на острове больше женщин нет? Да и не только на острове. Мой отец в Лундунаборге женился. Что мне мешает в других странах свое счастье поискать? Мне, право слово, жаль этих страдальцев, выдуманных другими авторами. Извелись ведь на нет, каждый вцепился в свою девушку мертвой хваткой. Она его не любит, а он и жизни не рад! Да оглядись ты по сторонам, найди другую — может, она лучше будет в восемь раз!
— Нет, ты так не говори! — останавливает Гриму Магни. – Мы с тобой все же друзья, сестра моя все же — первая красавица на острове, приданое я за ней дам как положено. Она же тебе нравится?
— Да, — отвечает Грима. — А ее мы спросили?
— А ее спрашивать бесполезно, — машет рукой Магни.— Ей автор велел Лофти любить. Потому что — вникни! — у него самая красивая на острове борода. То есть, у него ничего нет, кроме бороды. Но автор ей внушил, что она — девушка бескорыстная, она пойдет за бродягу. Пропадет — но пойдет.
— Если нравится, пусть идет, ее воля.
— Так не нравится же! Ты вот говоришь, мы ее не спросили. А автор спросил, где ей рожать удобнее — у тебя в доме, или у Лофти в землянке? Он и не спросит, для него это низкая материя. Правильно, не ему же рожать! Я вообще думаю, он нас с сестрой хочет чахоткой извести.
— Не пойму я его, — отвечает Грима, — может быть, он сумасшедший? Хотя, с другой стороны, какой автор — не сумасшедший? Они на нас отыгрываются, Магни! Они хотят в нас прожить то, что сами или боятся, или не умеют делать. Вот если его кто-то обидел, и он мечтает съесть соперника, обглодать косточки и сплясать на них веселый танец, — он ведь сам этого не сделает. Он выдумает отрицательного героя и заставит его осуществить розовую мечту о мести, а потом уберет своего злодея каким-нибудь свирепым способом — спалит, например, или в кипятке сварит. Чтобы те, кто прочитает эту историю, стали добрее и лучше.
— Я когда сюда уходил, сестра сказала: «Осточертел мне этот автор!» — пробурчал Магни. - Но я не знаю, как быть, я ведь положительный герой, мне с тобой даже разговаривать теперь положено отрывисто и с презрением. Только не могу я, хоть ты режь.
Он вздохнул.
— Побил бы ты автора, что ли… Помнишь, как в детстве дрался?
— Думаешь, я такой любитель драк? Просто другого выхода не было. Я, по совести говоря, не столько тебя защищал, сколько сам от автора защищался. И всю жизнь от него защищаюсь. А сейчас думаю — может, пора перестать и вправду, как в детстве, напасть первому?
Тут за дверью раздается новый шум, и в комнате появляются Хильда, сестра Магни, и Лофти, которые тащат упирающегося автора.
— Сколько можно повторять, — кричит Хильда, — ну не любим мы друг друга! Зачем мне этот сердцеед безденежный, когда я замуж хочу.
— Во! — вторит ей Лофти. — А я не хочу! У меня самая красивая борода. Стану я ее на жену разменивать!
— Грима, сын Торгрима, помоги! — переводя дух, торжественно подводит итоги Хильда. — Нам с автором не справиться, а ты у нас — герой отрицательный, тебе и злодейство в руки!
И Грима берет длинную и крепкую веревку и вяжет автора морскими узлами, и тут же, над сопящим и поверженным телом, делает официальное предложение сестре своего друга Магни. И он любезен и весел, и дарит Хильде шелка из Катаю и жемчуга, и резаную кость из южных стран, и подписывает брачный договор, где указаны все украшения и гривны серебра, кои будущий муж обязуется подарить своей жене за каждого рожденного ею потомка рода Верлингов*. И пока автор пытается разгрызть веревки, которыми связан — договор заключен, и священник позван, и девушка сказала «да». Автор лежит связанный, и ничего не может поделать.
А утром собираются гости и пьют пиво, и Грима все-таки освобождает автора от пут и берет его на свадебный пир, где, кстати, сидит Лофти и кричит здравицы, довольный, что все обошлось. И автор тоже пьет, и тихо плачет, потому что не получилось у него героической саги, а то, что получилось — кому оно интересно? Разве только его героям…
Примечания:
* Магни (др.-исл.) — сильный.
* Сванхвит — Лебяжьебелая.
* А вот тут я не знаю, что имел в виду автор. «Grim» с древнеисландского переводится как «враг», а «hrim» — «сажа». Выбирайте сами.
* Хильд (др.-исл.) — битва.
* Lofti (англ.) — изящный.
* От «ver» (др.-исл.) — «люди».
Давно хотела это репостнуть.
нимношк комментариевПоложительный герой удался на славу — он родился, как и положено, в стране рослых, светловолосых и рыжебородых людей, не слишком скорых на ум, но быстрых на расправу — у них это называлось «чувством справедливости».
!! Сколько авторов выбирают в герои именно такой типаж и по такому принципу. Этому дрочу на расовое превосходство мы обязаны таким низабываемым (sic!) геройцем, как латынинский Киссур Белый Кречет, и множеством его литературных собратьев.
Автору захотелось острых ощущений, а покладистый Грима должен их ему доставить? До какого же уникального вида преступления додумались люди! Можно быть зачинщиком и участником любых извращений, пыток, убийств, смаковать их подробности, возбуждаться от их вида, — и остаться в стороне! Виноваты злые герои, добрый автор не хотел?! Если бы с утра здесь не мыли полы, я бы плюнул.
Тут я уже с подозрением смотрю на себя и, в частности, на "Искусство голода".
Хотя, с другой стороны, какой автор — не сумасшедший? Они на нас отыгрываются, Магни! Они хотят в нас прожить то, что сами или боятся, или не умеют делать. Вот если его кто-то обидел, и он мечтает съесть соперника, обглодать косточки и сплясать на них веселый танец, — он ведь сам этого не сделает. Он выдумает отрицательного героя и заставит его осуществить розовую мечту о мести, а потом уберет своего злодея каким-нибудь свирепым способом — спалит, например, или в кипятке сварит. Чтобы те, кто прочитает эту историю, стали добрее и лучше.
О да, таких авторов тоже знаю. Моргановский Рингил, честно творящий свои злодейские мести сам, куда симпатичнее, как и его создатель.
-
-
21.05.2017 в 16:35-
-
21.05.2017 в 16:40